— Тогда зачем было упрямиться?

— Я не смогла с собой ничего поделать. — Она внимательно рассматривала его. Боль Гейдж загнал внутрь. Надо заставить страдание выйти наружу, но сможет ли она вынести его боль, взяв ее на себя. — Тебе очень плохо.

— А если и так? Что ты смогла бы сделать? У тебя есть средство от душевной боли? Ты считаешь, что достаточно дотронуться до меня, чтобы вылечить мое сердце?

— Я не могу этого сделать.

Он раскинул руки, и глаза его подозрительно заблестели.

— Ну же, ляг со мной, как с Маликом. Посмотрим, какое у тебя волшебство.

Она отодвинулась. При одной мысли о прикосновении к нему панический страх охватывал ее.

— Во мне нет никакого волшебства. — Она посмотрела на его отражение в быстром течении реки. Тело его казалось размытым, ускользающим, но так ей было легче воспринимать его.

— Ты очень любил Хардрааду?

Он не ответил.

Яд должен выйти наружу.

— Странно, что ты так тяжело воспринял его смерть. Малик говорил, что он отказался признать тебя своим сыном.

— Я к нему ничего не чувствую. — Гейдж горько усмехнулся. — Только его трон привлекал меня, а он не считал нужным отдать его мне.

— Думаю, дело в другом.

— Значит, ты глупа. С какой стати мне любить человека, выгнавшего меня из своей страны?

— Он выгнал тебя?

— Я был слишком похож на него. Он испугался, что я могу вырвать у него то, что он не собирался отдавать. — Помолчав, Гейдж добавил: — Возможно, он был прав. Со временем я мог бы подсыпать ему в вино какую-нибудь травку.

— Ты никогда бы не сделал этого.

— Он считал, что мог бы.

— Тогда он тебя не знал. Ты никогда не причинишь вред ближнему. — Бринн оторвала взгляд от бегущей воды. — А Хардрааду ты любил.

— Повторяю, я не чувствовал… — Гейдж замолчал на полуслове. — Впрочем, похоже, я относился к нему с величайшей нежностью, когда только узнал. Я был совсем мальчишкой, а он казался… всем на свете. Вероятно, он был величайшим воином на земле во все времена и всегда рвался к новым победам. В этом он видел самую большую радость в жизни.

— Как ты узнал его?

— Меня послали к его двору, когда мне исполнилось десять лет и два года. — Его губы скривились. — Мой дед был очень тщеславен. Он подсунул свою дочь Хардрааде, повстречавшись с ним в Византии, в надежде, что тот потеряет голову и женится на ней. Однако Хардраада оставил в ней только свое семя перед отъездом в Норвегию.

— И твой дед отправил тебя к Хардрааде?

— Разумеется! Что может быть вернее для купца, чтобы возвыситься, как не иметь внука-принца?

— А твоя мать?

— Дед разрешил ей переехать в Константинополь, когда я был еще младенцем. Она выполнила долг перед своим отцом, но считала жизнь в деревне позором, оставаясь матерью незаконнорожденного.

«Как же нелегко приходилось в той деревушке бастарду!» — с грустью подумала Бринн. Расти без матери, с дедом, только и мечтавшим использовать его для получения барышей, и с отцом, который ласково обращался с ним, пока не почувствовал в нем угрожающую своей власти силу.

Гейдж не из тех, кто позволил бы затирать себя и над собой насмехаться. Ей вдруг захотелось увидеть рядом Хардрааду и юного Гейджа.

— Когда он прогнал тебя?

— Мне пришлось вернуться в Норвегию несколько лет назад.

Он покинул Хардрааду и стал королем торговцев, когда тот отклонил его законные права. Гейдж никогда не согласился бы с поражением, он попытался бы силой вырвать победу из любого сложившегося положения.

— Тебе было лучше без Хардраады.

— Кто ты такая, чтобы судить? — Лицо его стало жестким. — Думаю, трон Хардраады был бы мне впору.

— Не могу поверить, что ты мечтал о его троне.

— Мне ничего больше не было нужно от него. — Гейдж пристально посмотрел на нее и подтвердил: — Ничего.

Он никогда не поймет, как необходим сейчас был ему разговор об отце, именно здесь и сейчас. Она же знала, что теперь его боль немного ослабнет. И у нее постепенно растаял ком в горле.

— Раз ты так считаешь, значит, так и есть. — Бринн поднялась с колен. — Ладно, теперь я вернусь в лагерь.

Его нетерпеливый жест выражал удивление.

— С тех пор как мы ушли из лагеря, я только это тебе и предлагал.

— Тогда я не могла этого сделать. Теперь тебе легче.

Бринн собралась уходить.

— Постой! — Гейдж рванулся за ней и схватил ее за руку.

Горечь и боль, слезы, сглатываемые втайне ото всех, одиночество и темнота.

Страдания раздирали душу, эмоции захлестывали разум.

В отчаянии Бринн попыталась вырвать свою руку. Но куда же уйдет вся эта боль, если она не возьмет ее на себя?

— Прошу тебя, — прошептала она, закрыв глаза. — Пожалуйста, не надо.

— В чем дело, черт побери?!

— Твоя боль. Пожалуйста, не заставляй меня чувствовать ее. Мне больно…

Он выпустил ее руку.

Боль ушла, но он не должен оставаться один. Она рванулась к нему, взяла его за руку снова. Почувствовав новый болевой удар, застонала.

— Что с тобой происходит, черт возьми? — зло спросил он.

— Не знаю. Мне никогда не было так…

Она слепо взяла его за другую руку. Его страдания, навалившись, готовы были раздавить ее. Внезапно ей стало ясно, что надо делать. Соединив себя с ним, она ощутила, как общая скорбь охватила их.

Бринн прильнула головой к его груди, и слезы брызнули у нее из глаз.

— Господи! — Он стоял подобно изваянию. — Прекрати плакать.

Она покачала головой.

— Почему, черт возьми, ты плачешь?

— Потому что ты не можешь, — всхлипывая, прошептала она. — Надо, чтобы все куда-нибудь вылилось.

— Ты ненормальная.

Отступив на шаг, он посмотрел ей в лицо.

— Ты сумасшедшая, — повторил Гейдж. Указательным пальцем он провел по щеке, по следу, оставленному слезами. — Не надо, — хрипло сказал он. — Прекрати.

Ее рыдания постепенно стихали, и ему становилось легче. Глубоко, судорожно вздохнув, она перевела дыхание.

— Все. Теперь я пойду. — Бринн повернулась и не спеша спустилась на тропинку. — Я сделала все, что смогла.

— Подожди!

Она оглянулась через плечо.

— Мы ушли далеко от лагеря, — поспешно проговорил Гейдж. — Ты найдешь дорогу обратно?

Он беспокоился о ней. Теплая волна окатила душу, и она улыбнулась.